Великолепная классическая композиция
1-2-3
Они не шли, а почти бежали. Привратники Альказара с удивлением взирали на развевающийся плащ обычно спокойного маэстро. На их вопросительные взгляды Пареха только рукой махнул — некогда. Наконец они достигли мастерской. За дверью слышался шум. «Ну, конечно, он опоздал. Их величества сегодня намеревались позировать ему. Король с королевой уже ждут, а он расхаживает по городу!»
Картина, которую он увидел, переступив порог, поразила его. Даже очень опытный маэстро не смог бы построить такую великолепную классическую композицию. На низеньком диванчике у стены разместилась королевская чета. Перед нею, в самом центре мастерской, стояла маленькая инфанта. Ее менины суетились возле. Миловидная, бледная, с тонким профилем донья Мария Агостина Сармиенто протягивала девочке стакан, наполненный водой. Графиня Исавелия Веласко, само воплощение грации, поправляла ей на платье бант. Справа от этой группы расположились уродливая, большеголовая карлица Мария Барбола и Николазито Петрусато. У их ног разлегся громадный дог, которого карлик изо всех сил старался сдвинуть с места. В глубине комнаты чинная, строгая Мария Марсела де Уллое что-то тихо говорила придворному кавалеру, сопровождавшему дам двора.
Дверь в противоположном углу комнаты отворилась, и, придерживая штору, в дверном пролете показался гофмаршал королевы дон Хозе Нието. Святая мадонна! Что стало с картиной! Новый источник света преобразил ее. Влившийся в комнату свет заставил краски заиграть.
Веласкес теперь знал, какую картину он хотел написать все это время. Ему давно надоело писать парадные портреты, где люди, скованные условностями этикета, старались походить обязательно на необыкновенных и великих. Теперь он напишет картину, которая приподнимет занавес над интимной жизнью королевской семьи. В этом и будет заключаться смысл будущего полотна.
Все последующие дни Веласкес писал своих «Менин». Первоначальный замысел был несколько изменен. Маэстро вынес короля и королеву за грань полотна. Возле двери с фигурой гофмаршала он написал зеркало. Из его мерцающей глади чуть проглядывали отражения их величеств. Это была находка! Художник нашел способ связать действие картины с реальностью настолько, что каждый, кто видел ее, невольно ощущал себя персонажем. Возле инфанты маэстро написал свой портрет. Иллюзия жизненности достигалась живописными средствами. Краски, брошенные на полотно легко и свободно, создавали впечатление объемности и глубины.
Много хлопот доставила маэстро фигурка его любимицы Маргариты, которой он старался придать побольше жизни. Нарядное платье-колокол делало девочку неповоротливой. Как же передать то ощущение нежности, поэтичности, которое охватывало его каждый раз при взгляде на принцессу? Краски оказались верными друзьями и здесь: их волею прозрачная кожа нежного личика инфанты чуть порозовела, белокурые волосы заблестели, обрели легкость, словно приподнятые дуновением внезапно подувшего в комнате ветерка. Изысканные красочные гармонии сделали Маргариту прекрасной.
Картина жила, а маэстро все еще продолжал работать над ней. Не давал покоя еще один персонаж картины — он сам. Сначала маэстро вовсе и не думал писать себя. Но обстоятельства сложились так, что он, решительно отодвинув в сторонку группу инфанты, принялся за свое изображение. Причин для этого было больше чем достаточно.
В последнее время Веласкес все явственнее стал замечать, что при дворе, который, казалось бы, ему все-таки удалось покорить мастерством, относятся к нему недостаточно учтиво. Придворные, восхваляя его талант, однако не забывали снисходительной улыбкой напомнить: его величество волен делать все, что хочет, но мы не видим в тебе аристократа. Как и много лет назад, честь его оказалась задетой. Жалкие ханжи, недостойные мыть его палитру, плели несусветную чепуху о незнатном происхождении маэстро. Сплетни, дрязги, мелкая зависть приносили ему немало унижений. Нужно было найти выход и заставить любителей чесать языки умолкнуть, и на сей раз — навеки.
Друзья посоветовали маэстро ходатайствовать о принятии его членом почетного рыцарского ордена Сант-Яго. Мысль была блестящей. Кавалером ордена, согласно его уставу, мог стать только дворянин, генеалогическое древо рода которого уходило корнями в глубокую древность. Еще в Севилье дон Диего знал назубок свою родословную. Его предки были отважными рыцарями — настоящими дворянами. Пусть в сравнении с другими именами его имя звучит недостаточно громко, но все-таки. Жребий был брошен. Друзья ходатайствовали перед королем, и документы были отправлены в капитул ордена Сант-Яго на рассмотрение.
Дни складывались в месяцы, а ответ не приходил. Оставаясь внешне равнодушным, маэстро потерял покой и сон. Наконец в один из дней человек в черной сутане принес в Башню Сокровищ огромный конверт, сплошь покрытый печатями ордена. Комиссия ордена, опираясь на Правила ордена Сант-Яго, вынесла приговор: дон Диего де Сильва-и-Веласкес не может стать кавалером ордена. Далее следовали объяснения почему и перечень глав, под которые не подходили присланные документы. Дон Веллела хорошо знал все Правила приема, утвержденные в Толедо еще в 1560 году. Ни одну из статей Правил обойти было нельзя. Тогда он решил предложить Веласкесу начать дело опять с самого начала.
Был ли в этом смысл? Несомненно, он уже был в том, чтобы доказать свою правоту зазнавшейся аристократии. Они требовали доказательства чистоты происхождения, и это в Испании, где все давно перемешалось: кровь иберийцев, басков и кельтов, финикийцев, римлян и вандалов, иудеев, готтов, арабов и берберов. Дон Веллела предложил другу поднять церковные книги и на основе записей установить родословное древо. При этом он не удержался от шутки, сказав, что начинать надо от Адама.
Веласкес не соглашался. Для этого нужны большие деньги, а их не было. И тут, как всегда в трудные минуты, выручил дон Фуэнсалида. Он предложил необходимую сумму. Друзья приступили к делу. Первым надлежало развеять сомнения относительно происхождения бабушки Веласкеса со стороны матери, достопочтенной доньи Каталины Веласкес-и-Буэн Ростро-и-де Сайас и доказать, что имя это достаточно аристократично... Далее дело обстояло сложнее.
Глава V Правил гласила, что нельзя считать настоящим идальго лиц «низших званий», то есть людей, которые занимаются «низким и механическим делом». В письме капитула была фраза: «Всякий ювелир, или живописец, который этим занимается, как своей профессией, всякий вышивальщик, резчик по камню (то есть скульптор)... и другие подобные им, кто живет работой своих рук...» Необходимо было доказать, что к дону Диего это ни в коей мере не относится. До позднего вечера совещались друзья. План действия был выработан.
Прежде всего маэстро написал в комиссию при капитуле ордена пространное письмо с объяснениями. Он клятвенно уверял, что его работа не является дли него источником, дающим средства к существованию. Далее пришлось признать, что живопись, составлявшая по сути его жизнь, «простое развлечение», а картины, написанные по велению сердца, окрестить «рисованием, созданным исключительно для удовольствия его величества». Горька ирония судьбы! В письме Веласкес обращал внимание высоких судей на то, что только знатное происхождение открыло ему двери королевского дворца, а в обществе он достиг высокого положения благодаря личным качествам. Маэстро предлагал вызвать свидетелей из Севильи и даже Португалии, которые бы доказали его происхождение. В числе их назывались имена друзей — Франсиско Сурбарана и Алонсо Кано. К письму прилагалась справка из канцелярии двора, где значилось, что дон Диего Веласкес получал жалованье по занимаемым придворным должностям и картин своих не продавал.
Дон Веллела посоветовал еще раз обратиться за содействием к королю. Ведь его величество говорил, что одеяние кавалера ордена Сант-Яго очень будет к лицу Диего. Добрый друг, оберегая Веласкеса от лишних волнений, ни слова не сказал ему о письме какого-то иезуита, случайно или преднамеренно подсунутого в дела Совета. Там были такие строки: «Веласкес надеется на то, что, так же как Карл V Тициану, однажды король пожалует ему титул графа или маркиза...» Жалкие интриганы пользовались случаем уколоть самолюбие маэстро. Но на сей раз их стрелы пролетели мимо цели.
Пока в капитуле ордена возобновляли дело, художник работал, он писал групповой портрет членов королевской семьи. Немного поразмыслив, Веласкес решил поместить на полотне и свой автопортрет. Это был своеобразный вызов обществу. Кто еще мог осмелиться на это, кроме приближенного его величества?
Годы мало что изменили в облике маэстро. Он остался таким же стройным, худощавым, красивым. Пожалуй, только в уголках глаз, чуть прикрытых густыми черными ресницами, притаилась усталость. Веласкес писал себя во весь рост.. На полотне он стоял в строгом придворном костюме. В такой одежде трудно работать, она сковывает движения, но не мог же маэстро писать себя в рабочей блузе, когда все вокруг только и пытались выяснить, кто же он наконец: идальго, достойный чести носить крест Сант-Яго, или просто художник? Что бы маэстро в эти дни ни делал, его всюду преследовали слова из насмешливой песенки Сервантеса:
Limpieza, limpieza
Gran burrada y tarpeza1,
написанной им по поводу принятых в стране «Статутов чистоты». Может он действительно даром затеял всю эту историю с орденом? Нет, раз взявшись за дело, доводи его до конца.
1 Очищаться, очищаться.
Все ослы к тому стремятся (исп.).
1-2-3
Предыдущая глава.
 Сдача Бреды |  Сдача Бреды |  Конный портрет инфанта |